Новый спектакль Московского камерного театра интересен уже тем, что знакомит нас с одним из самых значительных произведений современной эстонской драматургии — пьесой Аугуста Якобсона «Жизнь цитадели». Пьеса эта принадлежит писателю, сочетающему в своем даровании лучшие качества художника и публициста, психолога и политика, рассказчика и пропагандиста. Но в спектакле Камерного театра зрителя привлекают не столько литературные качества пьесы, — хотя это настоящая, хорошая литература, — сколько ее глубокий идейный и философский смысл, пафос социалистического гуманизма, которым проникнуты и сущность драматических конфликтов пьесы и их художественно-публицистическое решение.
Цитадель профессора Мийласа — не только символическая цитадель духовно-эстетского индивидуализма, воздвигнутая в сознании как пресловутая башня из «слоновой кости» для побега от «безумия, охватившего мир». Это — вполне реальная крепость, стены которой оберегают оранжерейный мир мыслей и чувств, прочно отгородившийся от живой жизни. Мы видим эти стены воочию — они, как занавес, отделяют зрительный зал от того, что происходит в этом уютном доме в маленьком эстонском городке осенью—зимой 1944 года. Спектакль снимает эту преграду: гаснет свет, бесшумно поворачивается круг сцены и мы входим в гостиную профессора Мийласа, равнодушного к жизни и ее трагедиям, безразличного и к военным бурям, бушующим за стенами его крепости, и к социальным сдвигам, неузнаваемо меняющим лицо земли. Пусть грохочут залпы артиллерийских орудий — можно плотнее закрыть окна. Пусть бегут в панике фашисты, палачи и поработители родного народа — это их дело, а стены цитадели предохранят от неприятных вторжений. Пусть за этими стенами созревают ростки новой жизни — можно и ей закрыть сюда доступ: ведь и она не интересует профессора. Только вечные, абсолютные истины имеют значение, «только они не обманут».
Советская Армия, громя и уничтожая немецкие войска, освобождает эстонскую землю. Возвращаются в город партизаны, каждый честный патриот принимает участие в борьбе, люди вооружаются, создают отряды самообороны, преследуют бегущих гитлеровцев. Фашистское охвостье исчезает в подполье, волнуются обыватели, тревожно спрашивая себя, что принесет им завтрашний день? Только профессор Мийлас олимпийски спокоен: он переводит «Одиссею». В сущности он — типичный филистер, этот профессор Мийлас, его пресловутая «аполитичность» граничит с ханжеством. Если присмотреться к нему поближе, то его схима «духовного отшельника» не скроет черт мещанина, мелкой эгоистичной души, заинтересованной только в личном благополучии.
Что отличает профессора от обывательской четы Вэрихейнов? Их благополучие — ценности материальные: квартира, покой, удобства жизни. Благополучие Мийласа —ценности духовные: античный мир, звучность гомеровских строк, тени великих поэтов. И Вэрихеймы и Мийлас одинаково враждебны всему, что может потревожить их «благополучие», разлучить их с «ценностями». Ведь профессор Мийлас не столько «аполитичен», сколько именно враждебен тому, что он называет «политикой»,— голосу живой жизни. Он не хочет слушать своего старого друга — писателя Лиллака, не скрывающего своих симпатий к народу и его борьбе, не хочет слушать детей, жадно тянущихся к новой жизни, не замечает недовольства жены, томящейся в тепличном мирке «цитадели», изгоняет из дома бывшего партизана Яна Сандера, предложившего ему сотрудничество в новой советской газете. Зато профессор более чем терпим к обывательской болтовне Вэрихейнов, более чем терпим к отъявленным негодяям, немецким прихвостням — своему племяннику Рихарду и сыну от первого брака Ральфу. Правда, их разоблачают лишь в финале пьесы, но омерзительное нутро их раскрывается гораздо раньше, и все в доме, кроме профессора, с трудом переносят их тягостное присутствие.
Такие, как Мийлас, не мешают гитлеровцам, — те их не трогают. Но такие, как Мийлас, мешают трудовым усилиям народа, строящего новую жизнь. И не столько потому, что ценность их работы весьма проблематична, сколько потому, что работа их не служит интересам народа. Это — искусство для искусства, ибо «духовные ценности» Мийласа служат лишь его собственному эстетическому самолюбованию. Так раскрывается смысл пресловутой «аполитичности» Мийласа, глубоко антинародной в самой своей основе.
Раскрывается умно, смело, последовательно, но, пожалуй, слишком уж беспристрастно. Тут, нам кажется, автор делает существенную ошибку, он предъявляет Мийласа на суд общества как свидетель, а не судья. Слишком благодушно относятся к Мийласу его антагонисты в пьесе, слишком благодушно выписан и самый образ профессора, как будто бы совсем безобидного, доброго, хотя и упрямого старика. Едва ли очень убеждает его «прозрение» в финале пьесы: оно случайно и неожиданно. «Цитадель» Мийласа стала подпольным центром гитлеровской агентуры, фашистские резиденты разоблачены, и Мийлас «прозревает». А вот если бы этого не случилось, что обусловило бы это «прозрение»? Вероятно так и жил бы он год за годом в своей «зрелости» под гипсовой маской Гомера, глубоко равнодушный к народу и его судьбам. Нам думается поэтому, что в образе нет самого существенного — сатирической остроты разоблачения.
Театр (постановка А. Таирова) не поправил автора. П. Гайдебуров играет Мийласа так же безгневно, не обвиняя и не осуждая своего героя. Актерски образ сделан превосходно; выразительный внешний рисунок роли, жизненная правдивость интонаций, естественный и непринужденный жест. Все оправдано и закономерно в таком Мийласе — и страсть историка, и искренность идеалиста, и упрямство политического слепца. Все это тонко передано артистом. А вот филистерство Мийласа, его эгоизм, тщеславие, мещанское обывательское нутро его «аполитичности» раскрыты далеко не в достаточной степени, Театр верно и зло высмеял обывательскую чету Вэрихейнов (В. Черневский и И. Талалаева), а Мийласа пригладил и причесал. И совершенно напрасно: самая важная и значительная тема в спектакле оказалась, по существу, ослабленной. Ослаблена она еще и потому, что неправомерно большое значение приобрела в спектакле тема Эвы, жены профессора Мийласа. Алиса Коонен, как и Гайдебуров, создает актерски яркий законченный образ. Все в нем значительно — и душевное благородство Эвы, и ее внутренняя смятенность, и тоска по свежему воздуху в душной теплице «цитадели», тоска по любви, глубокая драма женщины, разочаровавшейся в когда-то любимом человеке. Но в этом — гораздо более того, что хотел оказать автор. Эва — не Нора и не Эмма Бовари. Эва — скромная и тихая женщина, идеал мещанской добропорядочности, которая достаточно умна для того, чтобы видеть узость и ограниченность духовного мира своего мужа, но недостаточно сильна для того, чтобы вступить с ним в борьбу. Все, что происходит за стенами «цитадели», для нее непонятно и загадочно, и «прозревает» она лишь немного ранее Мийласа. Так едва ли нужно было расширять границы этого образа, хотя бы и за счет соблазнительных театральных реминисценций. Они лишь смещают основную тему пьесы.
Хорошо решены в спектакле образы врагов. Ральф, бывший комендант гитлеровского «лагеря смерти», прячущийся в доме профессора со своим «богатством» — золотыми зубами и коронками, вызванными, у своих жертв, — пожалуй, один из самых законченных и ретких образов человека гитлеровской «нео-Европы», запечатленных на страницах советской драматургии. Это — не человек, а животное, растленный тип, готовый соблазнять в сестру и мачеху, надругаться над отцом, убрать с пути всякого, кто мешает его преступным, замыслам. Таким его и рисует В. Ганшин — существом аморальным, беспринципным, лишенным элементарной душевной опрятности.
Подстать ему и Рихард, лагерный врач (А. Нахимов) — хищник помельче и потрусливее, но столь же злобный и опасный, сумевший перекраситься, притаиться, втереться в среду советских людей. Выразительны и достоверны оба фашистских «связиста» — гость Ральфа (А. Нежданов) и резидент с кличкой «Чибис» (Г. Петровский).
В образах людей новой Эстонии и в пьесе и в спектакле есть основное — публицистическая заостренность характеристики. И Ян Сандер (Н. Голенков), и дети Мийласа — Карл и Лидия (А. Липовецкий и Л. Горячих), и писатель Лиллак, жадно ищущий сближения с молодой Советской Эстонией (М. Лишни), и майор Советской Армии Антс Куслап (В. Кенигсон) — все это люди, каждый по-своему штурмующие «цитадель» Мийласа. Иронические тирады Лиллака и гневные филиппики Куслапа могут показаться чрезмерно риторичными. Но риторика здесь органична, естественна, она волнует, убеждает, звучит страстной публицистической проповедью, с какой автор и оба актера обрушиваются на «цитадели» мийласов.
Хорошо передана в оформлении (художник Е. Коваленко) и монастырская замкнутость «цитадели» и ее мещанский уют. Это еще один удачный штрих в спектакле, спорном в некоторых своих компонентах, но в целом интересном, убедительно раскрывающем тему интеллигенции народа в условиях послевоенной Советской Эстонии.
Ал. Абрамов.
«Вечерняя Москва», ноябрь 1947 года
Цитадель профессора Мийласа — не только символическая цитадель духовно-эстетского индивидуализма, воздвигнутая в сознании как пресловутая башня из «слоновой кости» для побега от «безумия, охватившего мир». Это — вполне реальная крепость, стены которой оберегают оранжерейный мир мыслей и чувств, прочно отгородившийся от живой жизни. Мы видим эти стены воочию — они, как занавес, отделяют зрительный зал от того, что происходит в этом уютном доме в маленьком эстонском городке осенью—зимой 1944 года. Спектакль снимает эту преграду: гаснет свет, бесшумно поворачивается круг сцены и мы входим в гостиную профессора Мийласа, равнодушного к жизни и ее трагедиям, безразличного и к военным бурям, бушующим за стенами его крепости, и к социальным сдвигам, неузнаваемо меняющим лицо земли. Пусть грохочут залпы артиллерийских орудий — можно плотнее закрыть окна. Пусть бегут в панике фашисты, палачи и поработители родного народа — это их дело, а стены цитадели предохранят от неприятных вторжений. Пусть за этими стенами созревают ростки новой жизни — можно и ей закрыть сюда доступ: ведь и она не интересует профессора. Только вечные, абсолютные истины имеют значение, «только они не обманут».
Советская Армия, громя и уничтожая немецкие войска, освобождает эстонскую землю. Возвращаются в город партизаны, каждый честный патриот принимает участие в борьбе, люди вооружаются, создают отряды самообороны, преследуют бегущих гитлеровцев. Фашистское охвостье исчезает в подполье, волнуются обыватели, тревожно спрашивая себя, что принесет им завтрашний день? Только профессор Мийлас олимпийски спокоен: он переводит «Одиссею». В сущности он — типичный филистер, этот профессор Мийлас, его пресловутая «аполитичность» граничит с ханжеством. Если присмотреться к нему поближе, то его схима «духовного отшельника» не скроет черт мещанина, мелкой эгоистичной души, заинтересованной только в личном благополучии.
Что отличает профессора от обывательской четы Вэрихейнов? Их благополучие — ценности материальные: квартира, покой, удобства жизни. Благополучие Мийласа —ценности духовные: античный мир, звучность гомеровских строк, тени великих поэтов. И Вэрихеймы и Мийлас одинаково враждебны всему, что может потревожить их «благополучие», разлучить их с «ценностями». Ведь профессор Мийлас не столько «аполитичен», сколько именно враждебен тому, что он называет «политикой»,— голосу живой жизни. Он не хочет слушать своего старого друга — писателя Лиллака, не скрывающего своих симпатий к народу и его борьбе, не хочет слушать детей, жадно тянущихся к новой жизни, не замечает недовольства жены, томящейся в тепличном мирке «цитадели», изгоняет из дома бывшего партизана Яна Сандера, предложившего ему сотрудничество в новой советской газете. Зато профессор более чем терпим к обывательской болтовне Вэрихейнов, более чем терпим к отъявленным негодяям, немецким прихвостням — своему племяннику Рихарду и сыну от первого брака Ральфу. Правда, их разоблачают лишь в финале пьесы, но омерзительное нутро их раскрывается гораздо раньше, и все в доме, кроме профессора, с трудом переносят их тягостное присутствие.
Такие, как Мийлас, не мешают гитлеровцам, — те их не трогают. Но такие, как Мийлас, мешают трудовым усилиям народа, строящего новую жизнь. И не столько потому, что ценность их работы весьма проблематична, сколько потому, что работа их не служит интересам народа. Это — искусство для искусства, ибо «духовные ценности» Мийласа служат лишь его собственному эстетическому самолюбованию. Так раскрывается смысл пресловутой «аполитичности» Мийласа, глубоко антинародной в самой своей основе.
Раскрывается умно, смело, последовательно, но, пожалуй, слишком уж беспристрастно. Тут, нам кажется, автор делает существенную ошибку, он предъявляет Мийласа на суд общества как свидетель, а не судья. Слишком благодушно относятся к Мийласу его антагонисты в пьесе, слишком благодушно выписан и самый образ профессора, как будто бы совсем безобидного, доброго, хотя и упрямого старика. Едва ли очень убеждает его «прозрение» в финале пьесы: оно случайно и неожиданно. «Цитадель» Мийласа стала подпольным центром гитлеровской агентуры, фашистские резиденты разоблачены, и Мийлас «прозревает». А вот если бы этого не случилось, что обусловило бы это «прозрение»? Вероятно так и жил бы он год за годом в своей «зрелости» под гипсовой маской Гомера, глубоко равнодушный к народу и его судьбам. Нам думается поэтому, что в образе нет самого существенного — сатирической остроты разоблачения.
Театр (постановка А. Таирова) не поправил автора. П. Гайдебуров играет Мийласа так же безгневно, не обвиняя и не осуждая своего героя. Актерски образ сделан превосходно; выразительный внешний рисунок роли, жизненная правдивость интонаций, естественный и непринужденный жест. Все оправдано и закономерно в таком Мийласе — и страсть историка, и искренность идеалиста, и упрямство политического слепца. Все это тонко передано артистом. А вот филистерство Мийласа, его эгоизм, тщеславие, мещанское обывательское нутро его «аполитичности» раскрыты далеко не в достаточной степени, Театр верно и зло высмеял обывательскую чету Вэрихейнов (В. Черневский и И. Талалаева), а Мийласа пригладил и причесал. И совершенно напрасно: самая важная и значительная тема в спектакле оказалась, по существу, ослабленной. Ослаблена она еще и потому, что неправомерно большое значение приобрела в спектакле тема Эвы, жены профессора Мийласа. Алиса Коонен, как и Гайдебуров, создает актерски яркий законченный образ. Все в нем значительно — и душевное благородство Эвы, и ее внутренняя смятенность, и тоска по свежему воздуху в душной теплице «цитадели», тоска по любви, глубокая драма женщины, разочаровавшейся в когда-то любимом человеке. Но в этом — гораздо более того, что хотел оказать автор. Эва — не Нора и не Эмма Бовари. Эва — скромная и тихая женщина, идеал мещанской добропорядочности, которая достаточно умна для того, чтобы видеть узость и ограниченность духовного мира своего мужа, но недостаточно сильна для того, чтобы вступить с ним в борьбу. Все, что происходит за стенами «цитадели», для нее непонятно и загадочно, и «прозревает» она лишь немного ранее Мийласа. Так едва ли нужно было расширять границы этого образа, хотя бы и за счет соблазнительных театральных реминисценций. Они лишь смещают основную тему пьесы.
Хорошо решены в спектакле образы врагов. Ральф, бывший комендант гитлеровского «лагеря смерти», прячущийся в доме профессора со своим «богатством» — золотыми зубами и коронками, вызванными, у своих жертв, — пожалуй, один из самых законченных и ретких образов человека гитлеровской «нео-Европы», запечатленных на страницах советской драматургии. Это — не человек, а животное, растленный тип, готовый соблазнять в сестру и мачеху, надругаться над отцом, убрать с пути всякого, кто мешает его преступным, замыслам. Таким его и рисует В. Ганшин — существом аморальным, беспринципным, лишенным элементарной душевной опрятности.
Подстать ему и Рихард, лагерный врач (А. Нахимов) — хищник помельче и потрусливее, но столь же злобный и опасный, сумевший перекраситься, притаиться, втереться в среду советских людей. Выразительны и достоверны оба фашистских «связиста» — гость Ральфа (А. Нежданов) и резидент с кличкой «Чибис» (Г. Петровский).
В образах людей новой Эстонии и в пьесе и в спектакле есть основное — публицистическая заостренность характеристики. И Ян Сандер (Н. Голенков), и дети Мийласа — Карл и Лидия (А. Липовецкий и Л. Горячих), и писатель Лиллак, жадно ищущий сближения с молодой Советской Эстонией (М. Лишни), и майор Советской Армии Антс Куслап (В. Кенигсон) — все это люди, каждый по-своему штурмующие «цитадель» Мийласа. Иронические тирады Лиллака и гневные филиппики Куслапа могут показаться чрезмерно риторичными. Но риторика здесь органична, естественна, она волнует, убеждает, звучит страстной публицистической проповедью, с какой автор и оба актера обрушиваются на «цитадели» мийласов.
Хорошо передана в оформлении (художник Е. Коваленко) и монастырская замкнутость «цитадели» и ее мещанский уют. Это еще один удачный штрих в спектакле, спорном в некоторых своих компонентах, но в целом интересном, убедительно раскрывающем тему интеллигенции народа в условиях послевоенной Советской Эстонии.
Ал. Абрамов.
«Вечерняя Москва», ноябрь 1947 года
